Ефим Равдель: судьба связана с Лиепаей
В январе наш город посетила гостья из Москвы Маргарита Озерова. Уже несколько лет Маргарита посвящает написанию поэмы о жизни художников, свою трудовую деятельность начав в крупнейшем в России музее истории русской литературы – Государственном литературном музее (Москва) в качестве смотрителя. Опубликованных трудов у Маргариты нет, но это пока, так как она признала, что ее основной целью сейчас является написание книги, посвященной первой половине двадцатого века и активисту революционных лет, комиссару Пензенских свободных государственных художественных мастерских, ректору ВХУТЕМАСа (Высшие художественные технические мастерские), Ефиму Равделю. По словам Маргариты, поэма будет занимать в книге важное место, а Е. Равдель является одним из героев поэмы.
Ефим Равдель имеет отношение и к нашему городу – его сын Владимир Равдель и теща Рива Штыкан проживали в Лиепае. По сведениям историков, здесь же погибли в 1941 году.
Благодаря герою своей поэмы у Маргариты Озеровой состоялось знакомство с Лиепаей. Своими впечатлениями она делится с порталом «НашаЛиепая».
Стихи «Либава» лейтенанта С. Кормильцева
написаны в 1941 г. в тюрьме г. Елгава и в концлагере…
Над морем едва забелел небосвод,
Балтийское море сверкает.
Под Красным Крестом небольшой теплоход
Спокойную гладь рассекает.
На палубе, в трюме, в каютах сидят
Лишь женщины, дети, больные.
На берег покинутый с грустью глядят.
Прощайте навеки, родные.
А там, где недавно гуляли они,
Где дети цветы собирали,
Гремит канонада, сверкают огни,
Льёт дождь из свинца и из стали.
(Источник: архив РГАЛИ (Фонд С. С. Смирнова 2528, Опись 1))
Небольшой теплоход. На палубе, в трюме женщины, дети, и все смотрят сквозь … толпу, стены на маленький берег, маленькую жизнь в этом уютном месте – жизнь до того маленькую, что сейчас она закончится. Во взгляде женщин – страшная интуиция, штампующая только здесь и сейчас вечную безысходную разлуку. А во взглядах детей бьются испуганные сердца их матерей. Дети лишь их зеркала.
В этом стихотворении, которое имеет свой конец, подтверждающий конец этих людей документально, – крик острейшего на земле города – Лиепаи. Где-то есть мемориалы грандиозные и тоже заставляющие задуматься. А здесь только akme. Остриё. Камни. Памятные доски на улицах и кладбищах. В маленьком уютном месте не нужны грандиозные напоминания. Плачет каждый камень по самому себе: омытый кровью, он уже никогда не будет девственным камнем прусского городка.
Тогда всё тонуло в крови – лошади и люди – во многих городках и весях. Почему русский городок – незабытый золотой порт Российской империи вопиет к небу?
Не пал. Пали Рига, Двинск, а здесь были силы Красной армии и жители-защитники, могущие ещё задержать немцев, но получившие приказ прорваться из города. А потом партизанская война, дополнительные усилия немцев по её преодолению, их зверства за сорванный марш-бросок на Ленинград. И в этом зверстве слепая еврейская бабушка и её внук Володя Равдель, потерявший в 1939 г. родителей, бежавший из Польши в Латвию к единственному близкому человеку. Ему двадцать. Он родился в 1919 г. в России.
Володя и его бабушка слились в одну судьбу. Несмотря на всю голубую муть, которой является разрыв поколений. Они в одном доме – историческом – на центральном Краснофлотском проспекте (сейчас пр-т Курмаяс, 11/2). В 1940 году советская власть переселяет их от удобств рынка, привычного вида на синагогу в тёплую квартиру № 2 в каменном, богато отделанном доме. Советская власть должна была поселить молодого беженца, потерпевшего от фашистов сына коммуниста, и его слепую бабушку туда, где светло – на проспект Красного Флота. Так будет называться Курмаяс. Может быть, бабушке не очень нравится переселение. В деревянный дом по ул. Куршу она поселялась вместе с мужем, умершим почти двадцать лет назад. Ей милее рынок и синагога. Но советская власть неумолима, как и её молодой внук Вова. Ривка Штыкан совершенно одна в окружении активных соседей, в основном это латыши, рабочие и служащие при новом режиме, например, милиционер, его жена – коммунистка и их сын, занимающий должность по политической части. Ривка по-своему рада советской власти – потому что это – воссоединение с Россией. У неё там два сына и дочь. А другую дочь – Мину – она видит теперь во сне. Нежная, или строгая, но она теперь пропала со своим мужем Ефимом. Приезжала как-то. Тогда Вова был маленьким. Ненадолго. В глазах – огромный мир. Ривка его плохо разглядела. Зрение уже начало ей изменять. На мальчике немецкий костюмчик. Это она на ощупь определила. Красивый мальчик! И взгляд у него – особый, – она почувствовала сердцем – острый, словно чужое счастье, за жажду которого наказывают. Печать острого чужого счастья – жизни в революционной Москве и колючем Берлине, Варшаве, Варшаве…
Что произошло в Варшаве, где Мина и Ефим, будут выяснять историки через сто лет. А им, Вове и бабушке, и так ясно, – они живы, наверно, живы, хотя иногда думать о них страшно.
«Мой отец пропал. Он был коммунистом, общался с Луначарским», – скажет Вова в ответ на вопрос вежливого человека из НКВД.
Он не успеет выучить латышский язык, когда с товарищами-латышами окажется в парке Райниса.
Речка прозрачная, а в ней уже кровь.
– Кто из вас коммунист? – спросит небрежно фашист или не спросит... Ведь это после бомбёжек города, расстрела медсестер и раненых.
А вот мой ответ. Вопреки вам, фашистские звери, я знаю спустя 77 лет, что, приехав в Лиепаю, встречу неувядаемую память о семье человека, ставшего мне родным – Евфимия Владимировича Равделя, служившего боевым щитом для всего нашего русского авангарда, интернационалиста, обычного парня, родившегося в последнем десятилетии 19-го века.
В Лиепае меня встретил роскошный приём. Меня встретили два человека из поискового общества «Либава». Сергей Петров и Рамазан Назаров – люди, неравнодушные к горю других людей, хранители памяти своего города. С ними я оказалась на Центральном кладбище у братских могил, с ними – в парке Райниса. Они ждали в машине, когда я упрямо бегала по ул. Флотес, не желая слушать, что эта улица не могла быть проспектом Красного Флота. С этими настоящими моряками была связана неделя моей жизни. Все вместе мы сидели за столом и разговаривали в еврейской общине на Кунгу 21. А потом я пришла туда одна и замечательная женщина – Инара Очаковская – жена Романа Яковлевича, хранителя только создающегося музея, – ходила со мной в управу, где нам помогла замечательная Даце Арая, историк по образованию, – и всё встало на свои места. Я нашла оба дома, где жили бабушка и Вова. Моему восторгу, казалось, уже не было места. Все чувства я выплеснула на Флотес и рядом с Флотес, любуясь новогодним подсвечником в окне под лай огромной собаки, фотографируя кошек в сквозном подъезде недалеко от заброшенной железнодорожной станции. Однако ирония судьбы погрузила меня в новые чувства и размышления. Дом, похожий на поезд, вставший примерно три года назад на место старого деревянного по Куршу 3, раскрыл мне свои двери в двадцать первый век. Я поднялась по хорошей лестнице на второй этаж и увидела просторный светлый, с обзорными, словно для невидимого машиниста, окнами… – секонд-хенд. Я грустно бродила между рядами поношенной китайской одежды, видя не только участь старых домов, но любой простой человеческой жизни. Сколько мы мучаемся, стараемся изменить мир к лучшему, совершаем даже революции в искусстве… и… приходит война, а вслед за ней когда-то капитализм, и мы оказываемся на свалке, забытые, отдающие последние гроши за отшитое в Китае тряпьё. А концлагеря? А массовые расстрелы? Разве понять молодому человеку, капитану футбольной команды или первому ректору Московского ВХУТЕМАСа это! Мне хотелось плакать, но я не плакала. Я слишком много поняла. Господи, как жалко всех!
Я иду по улице Пелду до улицы Тома. Теперь я верю, что роскошный дом на углу Тома и Курмаяс – краткое, яркое, последнее пристанище Бабушки и Вовы. Слепая Бабушка – мать четверых детей, прожившая долгую жизнь, полную хлопот и тревог, сначала потеряла мужа, а позже – одну из дочерей – Мину, Маню, Марию Равдель, и, наконец, своего юного внука – свои глаза, руки и ноги, – ушедшего на работы в конце июля и не вернувшегося домой. Одна в прекрасном историческом доме – уж ей то некуда было бежать! – что она должна была чувствовать?!
Меня остановила на Пелду стройная, не очень молодая женщина у… маленького секонд-хенда, вежливо пригласила внутрь старого, отнюдь непохожего на поезд, домика. Отказаться было невозможно, заманивала антикварная лавка. Её звали, как и меня, – Маргарита. У неё раньше была картинная галерея в Риге. Она с большой радостью пошла со мной вместе заглянуть в тёмные окна дома на Курмаяс и проводила почти до гостиницы. «Всю жизнь бежала куда-то, – рассказала она, – когда увидела Лиепаю, я поняла, что это город, где я хочу умереть».
Лиепая и смерть! Какое странное или естественное сочетание! Внутренне я содрогнулась, но и согласилась с её словами. Она галерист, конкурировала с Эрмитажем, а жизнь и красота проходили мимо.
Может, пора остановиться в беге и безумии. Да вряд ли бабушка Ривка могла приказать безумию жизни остановиться. Кто ответит, когда Владимир ушёл последний раз на работы, не тогда ли немцы вынуждали евреев разрушать синагогу? Стояла она рядом или сидела у двери в это время? А, может, она погибла при разрушении святыни, оттого что не имела сил выполнять немецкий приказ? А, если и Владимира принудили туда идти, могла ли она об этом узнать, не поковыляла ли следом. Что было?
Воздух, пыльной стеною стоящий
Вдруг сломался, смешался, осел –
Ветер мыслящий и говорящий
От далёких холмов прилетел.
/Григорий Зобин/
Те немцы не знали, – когда ломают материальные свидетельства памяти, уничтожают всякую плоть, где-то рядом, под спудом, уже растёт дух и расправляет крылья над могилами… Невыразимые чувства приходят в Шкедских Дюнах.
Маргарита Озерова
Подготовила Анжела Фомина
<< Предыдущая Эту страницу просмотрели за все время 8492 раз(а) Следующая >>
Похожие статьи: